«Теперь я сражаюсь с силами зла»
Иногда в государственные праздники рясу протоиерея Игоря Никифорова украшают боевые медали. Настоятель Гайского собора во имя святого праведного Иоанна Кронштадтского, исполняя детскую мечту, посвятил жизнь армии, как и все в то время, воевал в горячих точках, но 20 лет назад оставил службу. О том, как военный стал священником, наше интервью с отцом Игорем.
– Почему вы стали военным, и приходилось ли вам сталкиваться с ужасами войны?
– О военной карьере мечтал с детства. У нас в семье так было принято: дядя – генерал, братья – полковник и майор. Я родился и вырос в Оренбурге. Из-за слабого зрения после окончания школы не прошел в военное училище. В институт поступать не захотел и начал работать на электромеханическом заводе. А через два года, в 1982-м, ушел в армию. Начинал службу в Ашхабаде. Пришлось немного побывать за рекой, как мы тогда говорили об Афганистане. Наш полк охранял мост через Амударью. Иногда приходилось уходить туда сопровождать колонну – я был сапером. С гибелью и страданиями столкнулся в Таджикистане на войне с ваххабитами. Я служил в составе 201-й мотострелковой дивизии, защищавшей таджикско-афганскую границу. До сих пор там война продолжается.
– Вы уже были верующим человеком?
– Я даже некрещеный был, но в церковь заходил. На войне, как мне кажется, неверующих нет. Когда чувствуешь, что с тобой что-то должно или может произойти, мысленно повторяешь: «Господи, помилуй!». Бежишь с автоматом, где-то стреляет, а про себя: «Господи, помилуй!». После срочной службы в Афганистане учился в школе прапорщиков на Украине, затем служил в разведывательной роте в Венгрии, после как раз и был Таджикистан. В 1992 году я эвакуировал оттуда семью. Матушка была беременна вторым ребенком. Весь мой военный путь супруга была со мной рядом.
– Когда успели пожениться?
– В 1985 году я приехал в отпуск в Оренбург. 1 мая мы с ней познакомились, а 17 мая расписались. И уже больше 30 лет вместе. Растим троих детей.
– Вы говорили, что в детстве на вас оказал влияние митрополит Леонтий (Бондарь). А семья была верующей?
– Думаю, в моей жизни сыграло роль то, что прадед Степан Лукьянович Хохлов был священником. Сначала его сослали в лагерь в Сибири, потом вернули, а в 1938 году расстреляли в Зауральной роще. Спустя десятилетия прадеда реабилитировали.
У Степана Лукьяновича было трое детей. Их отправили в детдом, когда отца и мать сослали в Сибирь. Моя бабушка всю жизнь боялась, что кто-нибудь узнает об отце-священнике. Она молилась, но скрытно, в церковь не ходила. Разговоров о вере и предках дома не было (вопрос о нашем крещении даже не стоял, хотя моя мама была крещеной). Я узнал о прадеде, когда стал взрослым. В храм меня водила верующая соседка. В ее доме было много старых книг и икон; когда соседка заболевала, к ней на мотоцикле «Урал» приезжал владыка. Владыка Леонтий поднимался из коляски с архиерейским посохом. Он меня благословлял.
Шли годы, я оставался некрещеным, хотя отец стал христианином, когда погиб мой младший брат Алеша. Папа очень сильно страдал и ходил к владыке Леонтию, а вскоре принял крещение. В течение жизни, оказываясь в разных местах, я заходил в церкви, ставил свечки. В Душанбе хорошо знал местного настоятеля и ,когда у меня погиб солдат, ходил к нему.
– Если служба в армии была мечтой, как же вы решились оставить военную карьеру?
– После войны путь у всех один – начинают пить и не могут себя найти. Так и со мной произошло. Служба есть, но какой-то внутренний дискомфорт. В мирную жизнь не вписываешься. И отношения другие, и начальство – вообще все! На войне все проще, отношения основаны на дружбе. Как я буду относиться к тебе, если знаю, что должен пойти с тобой и выполнить задачу, где ты меня прикроешь? Мы в части очень дружили. Не было предательства, никто не мог подставить. А в мирной жизни все сложнее и запутаннее… Вскоре по возвращении в Оренбург соседка предложила сходить в храм. Так мы с женой оказались в Иоанно-Богословской церкви. Пришло успокоение. Я начал обретать Бога. Это непередаваемое чувство! Незадолго до того мы всей семьей покрестились в Саракташе. Я начал ходить в храм, воскресную школу для взрослых. Часто вспоминаю это время. Такое чувство легкости было! После работы мы с матушкой бежали на акафисты. Радость великая была в сердце. Скоро мы обвенчались.
– Как ваше воцерковление отразилось на службе?
– Сослуживцы сказали: «У него крыша поехала». Я был на хорошем счету, начальник образцовой столовой, кормил иностранцев, и вдруг говорю: «Воровать грех!». Это были 90-е годы. Все разваливалось. Ничего нельзя было купить, зарплаты задерживали. Подходит ко мне замкомандира полка и говорит: «Приготовь мне мешок лука, картошки». А откуда это взять, его не интересовало. Недоложить порции? А если комиссия проверит, он ведь не прикроет. Приходилось выкручиваться. Очень жестко было. Я обретаю дорогу к Богу, уже чувствую благодать Божию – и в это же время меня заставляют делать то, что для меня противно. Начинаю сопротивляться. Соответственно, нужно освободить место.
Примерно тогда же я поехал на Рождественские чтения, и после мне передали слова начальника штаба о том, что от меня нужно избавляться: «Нам попы в армии не нужны». Тогда я спросил у владыки Леонтия, что мне делать. И он ответил – увольняться. А у меня 18 лет выслуги. До пенсии всего ничего. Написал рапорт, но командир не хотел отпускать. Меня арестовывали, задерживали на машине, уговаривали жену. Только в мае уволили, когда я уже трудился экономом в Иоанно-Богословской церкви. Я там был и водителем, и иногда алтарником, чтецом, умел составлять службу. Настоятель входил в Союз художников, поэтому мне приходилось заниматься вопросами сохранения исторических памятников.
После рукоположения я больше месяца чуть ли не ежедневно, как на работу, ездил домой к владыке. Нужно было получить антиминс, и это никак не удавалось. Каждый день владыка говорил мне: «Отец Игорь, к 9 часам завтра подъезжайте». Думаю, что это был промысел Божий. Митрополит вел прием, а я сидел рядом. Иногда он спрашивал мое мнение. Мы много разговаривали, он объяснял то, что я не понимал. Будто школу у него прошел. Он был человек святой жизни и прозорливец.
В то время мы с женой в Оренбурге никак не могли купить квартиру, что-то постоянно срывалось. И владыка сказал, мол, поедете в деревню, и там у вас будет два дома. Как в деревню? Я работаю в храме, жена – в больнице. И вот в 1988 году на Воздвижение у меня была диаконская хиротония, а 1 ноября меня рукоположили в священники. Владыка сообщил, что направляет меня в Светлый. Как он сказал, так и было у меня там два дома (дом на даче и квартира, которую дали как бывшему военнослужащему, но жили мы при храме).
– Вы стали первым постоянным священником в Светлом. Как отреагировали местные жители?
– Сначала шли посмотреть на попа. Дети за бороду дергали: «Дяденька, ты чего в платьишке ходишь?». Болтали: у попа борода приклеенная, мол, его выгнали с прежнего места, и он к нам устроился. До сих пор сочиняют те, кого я разогнал.
– В 2014 году вас назначили настоятелем собора в Гае.
– На мой 50-летний юбилей приехал епископ Орский и Гайский Ириней. Он спросил меня: «Вы готовы к пожару?». Это снова был шок. Понимаете, все было налажено. В Светлом, в храме Покрова Пресвятой Богородицы, я служил почти 16 лет. Был уважаемым человеком, ко мне прислушивались не только православные, но и мусульмане. Светлый – крайняя точка области. Бок о бок с храмом находится погранчасть. Глава поселка просил владыку оставить меня. Даже губернатор просил. Но владыка ответил: «Юрий Александрович, вы себе кадры подбираете, команду создаете? Мне тоже нужна команда. Мне он там более необходим».
Трудно было, ведь привык к размеренному быту. Приезжаю в Гай: Жилья нет, недостроенный храм, холодно, котельная не работает. Свои проблемы, которые надо решать. Через год запустили котельную. Заложили воскресную школу. Перекрыли колокольню. Мы молились и просили старцев молиться о том, чтобы достроить храм. И, слава Богу, в этом году УГМК снова начала (после почти десятилетнего перерыва) финансировать строительство. Увеличился приход.
– Как ваш военный нрав, характер влияют на духовную и пастырскую жизнь?
– В армии я воевал с внешними врагами, а теперь враги внутренние. Война идет, и для меня она не прекращается. Теперь я воюю с силами зла. Именно армия дала силы, знания для того, чтобы сейчас я выполнял свои обязанности. Здесь та же дисциплина, послушание. В армии просто все жестче. Дали приказ, не выполнил – наказали. А в церкви нужно быть и дипломатом, и психологом. Нельзя со всеми людьми разговаривать одинаково.
После 20 лет служения я прихожу к мысли, что мы рано рукополагаем священников. У начинающих пастырей нет духовного и житейского опыта. Молодой человек обладает богословскими знаниями, но в жизни как это все претворить? Как дать житейский и духовный совет человеку, который старше тебя? Как помочь и утешить, когда ты сам еще ничего не терял? Конечно, понятно, что мы учитываем реалии – не хватает духовенства. Но молодому священнослужителю нужно приумножать свои знания и таланты, перенимая опыт старших священников.
– Что сейчас главное в деятельности священника, как вы считаете?
– Думаю, что самое главное сегодня – это даже не богослужение, а проповедь. Проповедь духовная и жизненная. Вообще, священник должен быть образцом, должен показывать на своем примере, как нужно жить. Это очень сложно, мы же все люди и впадаем в грехи. И священник тоже оступается. Тем не менее, нужно стремиться.
Я считаю, что священник должен уделять много времени именно общению с паствой. Сейчас, к сожалению, получается так: отслужили, развернулись и ушли. Общения с паствой не хватает, когда люди могут прийти и высказать все свои житейские скорби и нужды. Патриарх говорит, что мы должны быть открыты для людей в любое время и быть в шаговой доступности. Привести человека к Богу, показать, что Он есть путь спасения и что рядом с Ним жизнь изменится – главная задача священника.
Людмила Максимова,
корреспондент пресс-службы Орской епархии